Когда в 1960 году я стал учиться на экономическом факультете МГУ, это было началом моего погружения в экономическую науку. При этом надо иметь в виду, что я получил марксистское образование. Поэтому после мне нужно было очень много всего читать, передумывать и как бы перестраивать. В конечном счете было два события, которые меня повернули. Первое — это участие в семинаре, который вел Виктор Александрович Волконский в Центральном экономико-математическом институте, а второе — вторжение советских войск в Чехословакию в 1968 году. Семинар я посетил случайно году в конце 60-х, и там Виктор Александрович приводил серьезные аргументы в пользу того, что теория оптимального планирования Леонида Витальевича Канторовича, которая была тогда сочинена, есть частный случай современной неоклассической теории, основанной на рынке. И система работает лучше тогда, когда имеется рыночная экономика.
Второе же событие было для меня переворотом в том смысле, что из двух вариантов, которые уже были передо мной, а именно — плановая экономика и рыночная, я выбрал рыночную и стал следить за тем, как разворачиваются события в России. Представьте: происходит поворот от косыгинских реформ 1965 года, затем вторжение в Чехословакию и наконец погружение в реакцию. Я и мои друзья полагали, что вот-вот наступит кризис, и Советский Союз должен будет перестраиваться. Но этого не произошло. В 1973 году была создана ОПЕК, и ОПЕК приняла решение о четырехкратном повышении за год цен на нефть. Советский Союз стал получать доходы от нефти, а советская система продолжала существовать, учитывая, что в 1967-1968 годах в Западной Сибири открыли месторождения нефти. Специалистам было видно, что и уровень науки, и уровень технологий в Америке и других развитых капиталистических странах выше, чем у нас. Но мы могли что-то от них брать и платить — у нас было чем платить и за счет чего возвышаться. Но кризис не ушел, и мы жили в таком ощущении, что не знали даже, что лучше — что кризиса нет или чтобы лучше кризис был.