Эта «Прямая линия» оставила тяжелые впечатления. Во-первых, трудно смотреть подряд, потерян смысл жанра. Теперь это какой-то театр французского классицизма или японский драматический театр но, где условные маски, условные вопросы, условные ответы. Больше нет эмоций. Зрители это чувствуют интуитивно, а те, кто имеет дело с телевидением, понимают, что это зрелище лишено эмоций. У некоторых из задававших вопросы они были, но не в ответах. Путин не находил сил изобразить эмпатию. Это печально, это грустный финал. Как жанр и как институт власти, а «Прямая линия» почти с самого начала превратилась в институт власти Путина, в коммуникативный институт связи с людьми, она погибла.
Есть что-то унизительное в том, что нам сообщают о поступивших 2,6 млн вопросов, а потом вдруг программа кончается. Дурацких вопросов не было. Мальчик, которому явно задали читать вопрос про коррупцию, сформулировав его так, чтобы он был абсолютно нейтральным, был заставкой на месте оглушительно отсутствующего вопроса про коррупцию. Каким образом можно было не называть Навального? Он боится его назвать? Тогда президент боится, это резюме.
Конечно, философия Путина совершенно определилась: любой вопрос решается выделения денег. Что происходит дальше с этими деньгами, нам всем известно и ему тоже. Но он упорно, догматически, как верующий повторяет и повторяет: «Деньги выделены. Деньги выделены. Здесь надо подумать, выделять ли деньги. Деньги уже в республике». Это уже какой-то нервный абсурд, потому что это не просто отсутствие ответа, а отсутствие резонанса на повестку дня. Путин перестал быть носителем даже государственной, властной повестки. Он не ответил на большинство вопросов, которые есть у государственного аппарата, у чиновников. Они тоже остались без ответа.
Вы нужны на этом сайте.