Считаете ли вы, что творческих людей уничтожают, не дают им свободно действовать и дышать?

Преследование художников и писателей практически вписано в социальный контракт тирании, где от населения требуется не искреннее согласие с властью, а поддержание видимости согласия — тема, исследованная у Грэбера, Салинса, Фуко и многих других.

Тирания своекорыстна — потому, что всё, что удерживается силой, своекорыстно. Именно поэтому у тирании никогда нет реальной идеологии: её структура картелизирована, субъекты ценятся за лояльность, нежели эффективность, и она не может себе позволить действовать в соответствии каким-либо абстрактным принципам, потому что это противоречит самой идее удержания власти. В этом смысле идеалисты составляют для тирании такую же угрозу, как и голоса оппозиции — так что период централизации власти часто сопровождается внутрипартийными чистками.

Именно поэтому, чем вертикальнее власть, тем сильнее она стремится контролировать всё, относящееся к культуре — монополизировать средства распространения, создавать правовой базис для давления на остальных. 

Это давление не обязательно согласовано: часто оно происходит по личной инициативе её соучастников на всех уровнях, и без какой-то отмашки сверху. Публичное волнение может делаться объектом стыда, перед семьёй, сообществом, или, умозрительно — городом, нацией, и т.д. Так, социальный конформизм замалчивает репрессии, но массово осуждает акции художественных протестов — как будто именно они составляют проблему или чему-нибудь угрожают.

Примеров много, они известны. Я не хочу даже начинать их перечислять, потому что никогда не закончу. В каждой стране, пережившей тоталитарную власть, кто-то из видных деятелей культуры был или убит, или сидел в тюрьме, или находился в ссылке или в изгнании. На каждое известное имя будут десятки и тысячи неизвестных.

Но нужно отметить другое. Недостаточное знакомство с историей может создать иллюзию, что картины и тексты прошлого, если только они не содержат конкретной, явной, недвусмысленной политической критики — аполитичны. Они никогда не аполитичны. Современный наивный зритель неспособен идентифицировать политическое в пьесах Шекспира или пейзажах Айвазовского, но это не значит, что политического там нет: постановка “Ричарда ΙΙ” чуть не стоила Шекспиру жизни из-за подозрения в симпатии восстанию Эссекса; карьера Айвазовского тесно связана с колониальной историей Российского юга (профессиональная болезнь маринистики в целом).

Политическое не обязательно вписывается намеренно — в этом-то и проблема. Пользуясь монополией на насилие, власть навязывает эту зависимость со своей стороны. Что в свою очередь делает её формой насилия, и вынуждает людей занимать по этому поводу какую-то сторону, чего бы им в противном случае не пришлось делать.

В этом смысле нерепрезентативная власть делает жертвами всех своих подопечных — творческие люди просто заметнее на фоне страдания остальных. Даже те, кому нет дела до результатов высокой культуры, всё равно нередко отводят ей (компенсаторную) роль морального постоянства: так, Мандельштам, сколько бы раз его не убили, всё равно останется Мандельштамом; его палачи всегда останутся просто нелюдями, и всё.

Но вся та же история относится к людям любых профессий. Арабская весна началась со смерти продавца фруктов в Тунисе.

Для кого-то это значит, что всем нужно заниматься своим делом и не высовываться — типичная логика принятия и оправдания зверства — но она не спасает. Риск нарваться на тиранию предполагает её наличие. Тирания ненормальна и неестественна. Существовать не должно тирании, а не несогласия с ней.

Именно поэтому конституционно прописанная свобода высказывания, если она соблюдается — является одним из ярчайших маркеров реального правового режима. Именно поэтому ограничение свободы высказывания составляет опасность для всех остальных свобод.

Эти островки правовой безопасности часто коррелируют с культурным подъемом — но ещё больше с ним коррелирует мотивация самих художников отстаивать свободу высказывания, нежели ждать, пока её дадут свыше. Моральная сторона бесправия очень проста, её простота создаёт несогласие, несогласие создаёт преследование, преследование делает моральную сторону ещё проще, и так по кругу, пока тирания не выдохнется — после чего о ней забывают, и когда она начинает опять затягиваться, общество начинает требовать от искусства порядка, согласия и общественной пользы — как если бы обещание этих вещй происходило от искусства, нежели от институции, которая именно должна их предоставлять — то есть, от власти.

И так далее. История разнообразна. Поэт может быть пророком в одних условиях, ссыльным в других, пророком и ссыльным в третьих. 

Мораль этой разницы в том, что преследование творческих людей — просто один из барометров происходящего в обществе в целом. 

Сигнал, что нужно идти на улицы, или собирать чемоданы, или писать доносы. Тут уж у кого как.