Сначала нужно разобраться с «волнами» и понять, какая из них захлестывает нас в России, иначе разговор получается некорректным с терминологической точки зрения. Три волны феминизма — устойчивое понятие, разработанное в американской историографии и, соответственно, исключительно по отношению к США. Экстраполировать этот опыт и эти «волны» на другие страны уже само по себе антифеминистский жест. Разумеется, это деление условно и прячет от нас множество нюансов, представляя феминистское движение последовательной сменой вех и основных проблем.
Что касается России, то если мне не оставляют никакой другой системы координат, кроме «волн», то я бы сказала, что мы переживаем вторую по отношению к нашему опыту.
Первая – это дореволюционный суфражизм, который распадается на несколько ветвей: либеральный (когда дворянки с мощным символическим капиталом и прекрасными связями в обществе организовывали школы или дешевое жилье для жен рабочих, неимущих женщин), радикальный, когда народоволки (Софья Перовская, Вера Засулич) своим собственным опытом, по большей части трагическим, бросали вызов самим границам мыслимого женского поведения, а также марскистский (Клара Цеткин, Александра Коллонтай, Мария Спиридонова). Отчаянная, с одной стороны, последовательная с другой, работа этих женщин и стремление десятков тысяч не названных поименно превратила «женский вопрос» в один из самых актуальных накануне Февральской революции. В результате россиянки получили право политического голоса намного раньше жительниц других европейских стран.
Приход к власти большевиков кардинально перекроил феминистский опыт в России: массовое включение женщины в рынок труда сопровождается в первые годы советской власти осмысленной эмансипационной политикой: женотделы, детские сады, общественные кухни, борьба с патриархальными предрассудками посредством плакатов на кажом углу (плакат – основной метод диалога в эти годы, ведь большинство населения страны еще неграмотно). Однако это длилось недолго. Базовые социальные гарантии остались, но с установлением авторитарного сталинского режима, с угасанием возможности диалога с властью и исчезновением горизонтального пространства, феминистская повестка выхолащивается, превращаясь в фикцию. Отсюда это парадоксальное ощущение, с которым живут многие современные россиянки, — женский вопрос решен сто лет назад, чего еще хотеть? На этом фоне зашкаливающая статистика бытового насилия и женских смертей от него в стране (каждый час погибает женщина), алиментная проблема, не решаемая в современной России, по-прежнему низкий символический престиж таких массовых профессий как учительница, воспитательница, остающимися тотально женскими.
До сих пор было непонятно, зачем и как вообще об этом говорить? Кто об этом будет говорить? И где? Настоящий прорыв и формирование аналитического языка для обсуждения женского опыта мы наблюдаем последние несколько лет. Главным образом через интернет, единственную пока не цензурируемую горизонтальную площадку, потому что современное путинское государство не заинтересовано в решении перечисленных проблем и даже больше, именно за счет женщин и других уязвимых групп (ЛГБТ, дети) оно поддерживает патриархальный режим в условиях экономического и социального кризиса. В стране, власть в которой не может гарантировать своим гражданам достойной жизни, происходят изменения структуры отношений внутри общества, это напрямую затрагивает гендерный режим: право на насилие над уязвимыми группами делегируется от государства локальным акторам на уровне социальных паттернов и бытовой реальности. Отсюда пропаганда гетеронормативного моногамного идеала, покушения на аборты в ОМС, выведение семейных побоев из-под уголовной ответственности и этот замшелый маскулинный крен, воплощенный в низкорослом, стареющем президенте РФ, хранителе «традиционных» ценностей, посредством политического пиара и разнообразных визуальных эффектов.
Флешмоб «я не боюсь сказать» дал огромную надежду: женщины начали говорить о своем личном опыте насилия и он оказался тотально общим в той или иной мере, такая «скрепа» на всю страну; опыте, который не интересен правоохранительным органам, церкви, различным государственным структурам, комитетам, которые будто бы занимаются правами женщин, а речь – это власть. И очень хорошо видны ограничения, которые купируют эволюцию речи от первого лица в политические действия в современном российском гибридном режиме. Речь прозвучала, но она не тянет за собой никаких политических изменений, потому что все шлюзы закрыты. Поэтому в теоретическом отношении российский феминизм никуда не движется, но эмансипационный потенциал из-за все более увеличивающейся пропасти между декларацией и реальностью огромен. Феминистская повестка видна из каждой форточки, но она маргинализируется всеми – властью, современная раздробленная оппозиция ее тоже не видит, но волна все равно захлестывает.