Здесь решается кем-то какая-то конкретная личностная проблема, но решается так, чтоб не быть решённой. Отправляется решение в абстрактность. В попытку установить парадигму правил, которые, мол, автоматически станут механизмом решения хоть чего. Всё, чтоб избавить человека от собственного суда себе самому. А именно такой суд и есть тем, что называется Божьим — суд собственной совести. Вот с нею попробуй, человек, договориться. Если это в самом деле совесть, то с нею не договоришься по определению.
Да, раскаявшийся преступник может начать приносить реальную пользу иным людям. Таким образом, жертвы его не оказываются погибшими напрасно: смерть их стала причиной спасения для иных иных людей. Без тех смертей и спасения, и блага этого иным людям не поступило бы. И не оказалось бы примера для совести иных преступников — образа снятия с них этого ощущения тупика, если совесть в них в самом деле ещё имеется.
Ну, об этом классика — история, например, Раскольникова, как самая, наверное, известная.
Но решение тут именно в конкретике. То есть, тот, кому собственные грехи жгут душу, должен — и иного пути у него нет — поставить себе задачу делания чего-то. А вот что именно он должен делать — это только его личное задание. Переложить ни на какую теорию эту свою ответственность у него не получится. Идти и делать это — только один тут вывод и выход. Ничего иного себе добыть ни из какой теории не выйдет. А будет ему благо если, низойдёт если свыше — то вот и ответ. А не снизойдёт если — пусть ещё больше старается, только такой расклад.