Это второй вопрос, приуроченный к предстоящей "Битве истфаков", организованной историческим журналом Proshloe.
Мне очень хочется начать ответ на этот вопрос с цитаты из книги «Теория и методология исторической науки. Терминологический словарь» под редакцией академика А. О. Чубарьяна (2014 г.). По версии авторов этого издания «исторический факт» – это:
Неподготовленному читателю (и даже некоторым подготовленным) этот разброс мнений легко может взорвать мозг, потому что он даёт что угодно кроме понимания того, что же такое «исторический факт», особенно если вопрошающий хочет получить на свой вопрос простой и понятный ответ. Но, как известно, в истории (как и в любой науке, если уж на то пошло) простых ответов не бывает. А с понятными ещё хуже.
Для не-специалистов история – это набор «фактов» для заучивания: 862 год – прибытие Рюрика в Новгород, 882 год – захват Олегом Киева, 988 год – крещение Руси князем Владимиром, и далее, и далее. У историков тем временем всё гораздо сложнее, причём даже на уровне тех самых «фактов»: а, может, и не в 862 году, а, может, и не Рюрик, да и с крещением там всё совсем не так однозначно. Меня вот, ещё, с некоторых пор интересует, почему Олега не стали встраивать в легендарную генеалогию Рюриковичей, а специально подчёркивали его обособленность… ну да ладно.
Так или иначе, но в среде современных историков отношение к понятию «исторический факт» очень осторожное. Признаётся, что «факт», прежде всего, это результат анализа источника, не некая данность, но конструкт, полученный историком в результате поиска ответа на конкретно поставленный им вопрос в рамках конкретного исследования. «Факт» включает в себя не только результаты этого анализа, но и его интерпретацию в рамках системы, в которой действует историк.
Разумеется, это не значит, что исторические источники можно толковать вообще любым образом, что так, что так – всё едино. Как раз наоборот, это обстоятельство требует от историка особой осторожности при работе с источником, непременного указания оснований всех своих суждений, постоянных ссылок на источники, письменные и материальные (как результаты археологических раскопок или этнографических исследований), чёткого и ясного обоснования всех своих заключений. А также готовности признать ошибку и уважения к труду предшественников и коллег – история рождается не в одиноком кабинете историка, а в дискуссиях на конференциях и страницах научных журналов.
И совершенно особой осторожности требуют от историка высказывания на публику. Конечно, лично мне очень хотелось бы, чтобы историку не приходилось постоянно беспокоиться о том, как его слова и суждения исказит и интерпретирует широкая общественность, однако, увы, действительность жестока. Всякое неосторожно сказанное слово может легко быть подхвачено массовым сознанием, вырвано из контекста и истолковано в угоду чьим-то предпочтениям – да, дело может доходить до простой вкусовщины, даже без всякой примеси идеологии. А вот когда дело доходит до идеологии…
Поэтому популяризаторам науки следует быть осторожными, тщательно подбирать слова и быть готовым к тому, что часть аудитории просто зацепится за одно какое-то слово, которое она сочтёт оскорбительным, и не станет слушать ничего больше. Точно также публика, скорее всего, по привычке будет требовать «фактов», длинные и путанные объяснения со множеством «если», «возможно», «вероятно» могут её раздражать. И в то же время опасно входить в соблазн излишнего упрощения, подавая историю именно как набор «фактов». Нащупать баланс между научностью и популярностью сложно и не всегда возможно, но это то, к чему популяризатору следует стремиться.
Желания искать этот баланс и доносить до публики результаты своих изысканий понятно и доходчиво, но без опасного упрощения, мы ждём от участников третьего сезона Битвы Истфаков.
Спасибо за ваш ответ!