Чем хорошая поэзия отличается от плохой ?

К вопросу можно подъехать апофатически: хорошая поэзия по определению не будет плохой, то есть не будет содержать какого-то критического количества ошибок — ритмических сбоев, небрежных или ленивых решений, избитости и т.д.

Этот подход не идеален: вещи, ценящиеся одной традицией, выглядят плохо в другой — но когда эти нестыковки можно назвать, это по крайней мере подразумевает согласие насчёт характеристик самого текста. Косвенно, это решает проблему субъективности в целом: если один и тот же текст нравится одним и не нравится другим по одной и той же причине — она вряд ли составляет проблему. Medium is, как бы, the message.

Это также расширяет понятие хорошего до масштабов, несовместимых с удобными маленькими пирамидками мёртвых белых мужских классиков. Тексты дембельских альбомов, аканские плачи, Шекспир и Бхагавадгита все могут быть хорошими, и не тесниться. “Солдатский сон” держится в своей нише намного лучше, чем “Henry the Eighth” в своей. Как оценивать эти категории относительно друг друга — часть совсем другого вопроса.

Может показаться, что всё это ведёт к инфляции и обессмысливанию хорошего — но ситуация скорее обратная. Сопротивляться какому-то одному всенародно объявленному пику поэтических устремлений — очень легко: ему можно объявить абсолютно любую альтернативу. История многочисленных классицизмов и их падений демонстрирует это лучше, чем что-либо, что я мог бы сформулировать тут сам.

Напротив, множество несоизмеримых локальных кластеров — это пространство пересекающихся течений, стилей, методологий, и в конечном итоге целых традиций письма. В нём сложно разобраться, сложнее работать, и в нём нет ничего похожего на финальность. Выбор оказывается неизбежен; альтернативы не возникают из ниоткуда, они оказываются частью чего-то ещё.

Иными словами, единая неизбежная иерархия, где все заранее проиграли одному венценосному предку — предсказуема и для раболепия, и для контры. Раздробленная ризоматическая — вынуждает себя постоянно переизобретать. Или поклоняться теням на стенке.

Именно так повальное эпигонство под XIX век оказывается плохо: оно даже не пробует стать тем же, чем были оригиналы для своего времени и в контексте своей культуры. Его расхождение — это в первую очередь расхождение с представлением о самом себе, и подразумевает такую явную, такую тяжелую нечувствительность, что сопутствующая нечувствительность к другим поэтикам уже в общем неудивительна.  

Итого — хорошей поэзии много, у неё много категорий и ипостасей. В инверсии толстовским суждениям о супружеских парах, хорошая поэзия всегда хороша по-своему, тогда как плохая как правило плоха более-менее одинаково.

Так или иначе, читать стихи важнее, чем пытаться всё это выяснить с какой-то точностью. И даже важнее, чем пытаться читать исключительно только хорошие.