Он не то чтобы нужен, он просто сам собой получается. Лицо, от которого ведется речь в стихотворении, не может быть равно биологическому и биографическому автору — по многим причинам. Стихотворение, написанное от первого лица, вообще совершенно не обязательно биографически связано с тем, кто его пишет. Но если автор и начинает говорить «о себе», то говорящий в стихотворении — лишь часть того, кто пишет стихотворение. Ему могут быть доверены одни мысли автора, а другие будут — бессознательно или намеренно — скрыты из текста. Его язык будет ограничен художественной задачей текста. В то же время автор может сознательно выстраивать своего лирического героя, делать из его уязвимости или, напротив, цинизма манифест, а «в жизни» быть совсем не таким. Главное же — в том, что стихотворение взаимодействует с читателем так, что он выстраивает собственный образ говорящего, и всякий раз он будет не равен реальному автору.
И здесь нужно сказать несколько слов о термине «лирический герой»: в русское литературоведение его ввел Юрий Тынянов, когда занимался поэзией Блока, впоследствии он был спроецирован на поэзию XIX века. И это было очень удобно, поскольку и блоковская поэзия, и поэзия, например, Лермонтова черпают силы из романтизма с его представлением об обособленности поэта, его особой позиции (которая, между прочем, не равна «поэту в жизни», на что в стихотворении «Поэт» ясно указывает Пушкин). Поэтому слово «герой» может вводить в заблуждение: мы сразу видим персонажа там, где, может быть, нужно рассуждать только о точке зрения. Существуют менее романтические термины: лирическое «я» и лирический субъект. Можно употреблять и термин «говорящий». Все они помогают задать те вопросы, без которых мы не можем понимать стихотворение: кто с нами говорит? откуда доносится голос? какие неизбежные искажения, собственно и делающие текст интересным, вносит этот посредник-ретранслятор, в сообщение, идущее от автора к адресату?