Путч 1991 года стал сильнейшим впечатлением. Мне было 12 лет, жили мы на Новом Арбате, то есть всё происходило буквально под нашими окнами. Накануне мы с папой приехали с дачи, впереди была прекрасная ленивая летняя неделя, в холостяцком режиме ) Но в понедельник с самого утра началось. У нас под окнами строили баррикады, на улицах люди кучковались у каждого приёмника – у кого был с собой портативный, тот становился кумиром толпы. Папа работал, вечером я ему рассказывал, что случилось за день – с каждым днём лихорадка революции меня захватывала всё сильнее. Я притащил с улицы флажок-триколор и прикрепил его прищепками к окну. У папы на кухне стали собираться его друзья-физики и думать, как сделать коктейль Молотова из батареи пустых бутылок. Я шёл по проспекту со стотысячной толпой – и ощущал такое счастье, что оно отравило моё миросознание на много лет вперёд. Тогда как-то резко сознание поделило мир на "наших" (с кем я шагал в ногу) и "не наших", не понимая нюансов. (Хотя уже через два года это деление не работало на практике, потому что одни бывшие "наши" стреляли в других.)
С возрастом я чем дальше, тем больше толп сторонюсь, но всё равно: если взрослый человек во мне говорит – никому не верь, думай своей головой; ребёнок нет-нет, да и вспомнит, как здорово шагать в ногу с толпой, где все сто тысяч человек – только "наши", и наше дело правое, и мы победим.
Прямо поперед себя.
Смерть моего прадеда и смерть Сталина - они почти совпали по времени и оказались самыми важными воспоминаниями детства.
Об этом написан рассказ "Второго марта того года".