Как оценивают либералы деятельность и реформы, а так же личность Михаила Горбачёва, при котором страна потеряла огромные территории, вооружение, производство и была ввергнута в смуту на 10 лет?

Если собирательным образом российских либералов считать Дмитрия Львовича Быкова
(а почему бы и нет), то вот оно, мнение:

Горбачев и сам далеко не представлял себе всех последствий пресловутой перестройки, которая, однако, самим названием своим ясно указывала на то, что радикального переустройства не замышляется — надеялись обойтись косметическим. Тем не менее о подлинных масштабах кризиса системы не догадывался никто: как в старом фильме «Деревня Утка», для полного развала всей конструкции оказалось достаточно вынуть единственный гвоздь... Он первым оказался в заложниках ситуации, героически пытаясь сидеть на двух стульях до 1991 года, пока стулья под ним не разъехались окончательно.

Всем ностальгистам нелишне было бы напомнить, что в 1986 году оказалось достаточно крошечного послабления, иллюзии новизны, чтобы в эту щель с невероятным напором хлынула так называемая творческая энергия масс, которым до того надоело фрондировать в кухне и гробить жизнь в очередях, что вся система стала рушиться помимо воли Горбачева, и первыми симптомами этого разрушения стали прямо-таки серийные катастрофы во всех отраслях промышленности.

Дальше от Горбачева уже ничего не зависело: открыла рот интеллигенция, напечатали запрещенное, главной фигурой на общественной сцене стал журналист, и все дальнейшие шаги Горбачеву подсказывали другие, а он едва удерживался на волне, которая ежеминутно грозила его смести.

Каким государственным деятелем, каким реформатором был сам Горбачев, можно судить лишь по его действиям 1985 — 1986 годов: дальше ему диктовали взаимоисключающие, но одинаково разрушительные силы. В первые годы своего правления он напечатал Гумилева и вырубил виноградники. Первое было хорошо, но мало, второе чудовищно — и не только потому, что жаль крестьянского труда и вкусного продукта, а потому, что эта акция наглядно демонстрирует, какими хаотическими и бессмысленными телодвижениями Горбачев пытался заслужить народную любовь.

Что касается программы реформ, не только половинчатый, а какой-то четвертичный их характер был ясен с самого начала — хотя бы по тому, какими извилистыми и тернистыми путями шел в Россию ее ущербный и бандитский рынок. Никакого законодательства на этот счет в перестроечной России не существовало вообще — все происходило методом проб и ошибок, без намека на стратегический план, и все по единственной причине: ничего такого радикального и близко не задумывалось! Планировалось крошечное послабленьице, разрешение индивидуально-трудовой деятельности, легализация капиталов партийных вождей, окончательное превращение комсомола в школу менеджеров — но все при сохранении власти той самой прослойки, которая и так властвовала тут всю жизнь…

Ни один радикал не был не то что допущен к власти, но не попал и в советники. Ни один диссидент не получил доступа к рычагам, и тот факт, что Сахарова сделали народным депутатом, лишь вредил делу, ибо маскировал полную сахаровскую беспомощность. Академик, как всякий специалист в области точных наук, предлагал построить новую систему, обдумать законы — ни один из предлагавшихся им законов не был даже рассмотрен. Сахаров существовал, чтобы ошикивать и захлопывать его на глазах у всей страны и тем осаживать слишком рьяных мечтателей. Даже выпускать политзаключенных Горбачев начал только в 1987 году, уже два года пробыв у власти... Горбачев предпочитал опираться на верных ленинцев, которые с оговорками отвергли сталинизм и стремились теперь к истокам. Стоит вспомнить историю публикации солженицынских текстов, дважды анонсированных и дважды слетавших из «Нового мира» в 1989 году, чтобы стало ясно истинное отношение Горбачева к свободе слова. Мы вообще очень легко забыли шутку насчет того, что демократия от демократизации отличается примерно так же, как канал от канализации. И то, что милицейскую дубинку прозвали демократизатором именно в 1987 году, тоже ныне забыто.

Горбачева нес поток, который он сам неосмотрительно выпустил, просверлив в плотине крошечную дырочку...

Разрешив свободу, Горбачев тут же кидался ее давить, но давил со странной, истинно партийной избирательностью совсем не то, что следовало. Не успеет ввести гласность, как вводит поправку к Конституции «одиннадцать прим», запрещающую критику в адрес властей. Не высыхает еще его подпись на первых указах, либерализующих экономику, как кооператоры ограничиваются и зажимаются десятком новых законов, отбрасывающих экономику во времена зрелого социализма. Пользуется большой популярностью первая русская компьютерная игра «Перестройка», в которой крошечный демократ скачет по островкам новых указов, попутно убегая от злобного бюрократа: редкий демократ допрыгивал до десятого уровня!..

Оппозиция — зеркало власти, ее эхо, и оттого Горбачев гляделся в Ельцина с такой ненавистью. Он понимал, что проиграл все отнюдь не в августе 1991-го, а в октябре 1987 года, когда на резкую и довольно популистскую критику отреагировал со злобой и недальновидностью, достойными татарского хана, а не европейского лидера, в которого он так долго играл.

Стоит вообще вспомнить это время позднего Горбачева, скучную и грозную эпоху разъезжающихся стульев, время самой липкой, паутинной, неутомимо плетущейся президентской лжи. Сделавшись из генсека президентом, Горбачев не изменился ни на йоту. Он все так же предпочитал слово делу, все так же заботился о сохранении розового человеческого лица, все так же плел свои непрекращающиеся, бессодержательные, давно никого не умиляющие словеса!..

В 1991 году у Горбачева случился очередной пароксизм ретроградства: он всегда давал послабление и тут же отбирал, но к девяносто первому, похоже, все достало его окончательно. Закручивание гаек предполагалось серьезное и полномасштабное: первыми людьми при Горбачеве становятся Крючков и Янаев. Такой вице-президент, как Геннадий Янаев, вообще много говорит о президенте, но и такой приближенный, как главный чекист страны Крючков, должен был насторожить страну не меньше.

В апреле о возможности путча предупреждает Шеварднадзе. В мае Александр Яковлев — единственный, кажется, «архитектор перестройки», в силу долгой работы за границей имевший представление о реальной демократии, — открыто говорит Горбачеву, что путч неизбежен. Горбачев не внемлет. В начале года закрывается «Взгляд». Главным редактором «Правды» становится Геннадий Селезнев, и «Правда» превращается в рупор самых воинственных консерваторов: игры в реформы забыты окончательно.

Сама история с путчем чрезвычайно темна, но, зная Горбачева, я предположил бы следующее: как всегда он вознамерился загрести жар чужими руками. Вспомните, ведь и о саперных лопатках Тбилиси, и о танках в Вильнюсе он «ничего не знал»!.. Вот и насчет путча Горбачев ничего не знал, хотя всех исполнителей будущего переворота приблизил самолично, а сам сокрылся в отпуск аккурат накануне подписания Союзного договора. Подозреваю (хотя все это только моя версия, разделяемая, впрочем, значительной частью горбачевского окружения), что Горбачев со своей вечной половинчатостью сформулировал задачу так: если у вас получится — дерзайте. Если не получится — пеняйте на себя.

Возможно, я не прав. Но в горбачевской версии происшедшего слишком много очевидных глупостей и натяжек, а Крючков, Янаев и Павлов — не те люди, чтобы решаться на что-либо без верховной санкции. Главное же — откат начался не 19 августа 1991 года, и потому в первый день путча никто особенно не удивился. Нечто подобное давно носилось в воздухе.

Вот почему поражение путчистов в конечном итоге стало поражением Горбачева: почувствуй народ хоть на миг, что Горбачев принципиально не из этой компании, — никто не одобрил бы его отставки. А уход его в декабре 1991 года воспринимался страной, насколько я помню, с большим облегчением.

Полная версия публикации