Николай Васильевич Гоголь был прирожденным живописцем. Куда ни посмотри, есть у него в литературе "куски и кусочки" высокой живописи. Его тяга к Академии, дружба с художниками- людьми ее окружения. Пример Александра Иванова тогда был перед ним: когда он еще жил в Риме, и когда он вернулся в Петербург- везде он был примером самоотверженности мастера. Александр Иванов был потомственный художник, с детства он обитал в стенах Академии, как в некоем монастыре на вершине горы, где свои традиции и правила жизни. Чартков пришел в Академию позднее, но, судя по тому, что он был принят на обучение в число студентов и имел "своего" профессора, он был неординарным из неординарных. Искусство манит, любит, когда художник предан ему с головой, да и художник, постоянно испытываемый "на растяг и на скручивание", тянет до последнего это свое "послушание". Если бы не проклятый портрет, оказавшийся на пути, Чартков-бы, точно, вышел на светлую тропу своего профессора. Хотя, принимая "общие" условия, художник не теряет своей индивидуальности. Людей с такой простонародной фамилией в художественных кругах сколько угодно и все они вылезли сюда из самых низов социума, определенные приемной комиссией как "перспективные, умеющие сочинять", и каждый здесь крутится как может. "Крутится", может быть, теряя все то "высокое", что было, и то, какое приобрел здесь. Ремесло может быть наработано крепко, при том, что "высокого" могут быть самые крохи. И т.д.