Это нужно для того, чтобы создать ощущение непринужденного монолога, очень отличающегося и от классицистического поэтического эпоса, и от «возвышенных» / «приподнятых» зачинов романтических поэм, в том числе того же Пушкина (который, правда, начал пробовать жанр на прочность еще в «Руслане и Людмиле»: у него всегда было хорошо с юмором). Вы же не спрашиваете, почему Холден Колфилд из «Над пропастью во ржи» говорит с вами, как со своим приятелем, или почему Макар Девушкин из «Бедных людей» так смешно пишет. В начале «Евгения Онегина» перед нами почти разговорная речь человека, безусловно, блестяще образованного и знающего язык. Традиционное обращение к читателям таким образом делается интимнее, не говоря уж о том, что начинается с места в карьер — вдруг сразу «Мой дядя...»; Набоков отмечал, что это не самый удачный зачин с точки зрения переводчика. Но тут штука в том, что у «Онегина» есть и более конвенциональное посвящение, обращение к другу. Обратим внимание на его начало: «Не мысля гордый свет забавить, / Вниманье дружбы возлюбя, / Хотел бы я тебе представить / Залог достойнее тебя». Пушкин обыгрывает типичное для такого посвящение умаление собственного произведения, давая понять, что эта книга — действительно не для забавы гордого света.