Действительно, в большинстве культур мальчиков и девочек воспитывают по разному, исходя из представлений о мужественности и женственности. Но сами эти представления могут кардинально отличаться между собой даже внутри одного сообщества, не говоря уже обо всем человечестве в целом. Таким образом, понятие "мужской\женской социализации" становится слишком абстрактным, беспредметным, что бы делать на его основе какие-то далеко идущие выводы.
Что бы доходчивее раскрыть эту "абстрактность" стоит включить в наш разговор несколько намеренно схематичных воображаемых персонажей.
Пусть первого из них будут звать Семёном. Представим, что Семён родился в Нижнем Тагиле в семье рабочих с УралВагонЗавода. Родители его — простые трудяги, с низким зарплатами, но тяжёлой, выжимающей все соки работой. У них не было ни сил, ни средств, чтобы занять Семена чем-нибудь кроме телевизора, по этому с раннего детства он проводил вечера на улице в компании дворовых ребят. Именно от них он получил свои наиболее “практические” представления о принципах социальной жизни, включая дефиниции мужского и женского поведения, сдобренные специфическим “секс-просветом” — смесью из блатных понятий, массовой культуры и “пацанского” кодекса поведения.
Второго нашего героя будут звать Марк, а родится он в семье питерской интеллигенции. С самого раннего детства Марка таскали по кружкам, театрам и художественным студиям. Не сказать, что его родители были богаты, просто они расценивали “культуру”, как ценность, как свой главный капитал и стремились передать его по наследству. Кстати, будучи людьми прогрессивных взглядов родители Марка покупали ему красочные книги о биологических различиях между мальчиками и девочками, а так же проводили доверительные беседы, стараясь в ненавязчивой форме привить правила поведения в приличном обществе. Эти нормативные установки шлифовались в школе для “одаренных” детей, а так же среди отпрысков многочисленных друзей родителей Марка.
Нашего третьего героя будут звать Лёша и он будет полной копией главного героя из фильма Пыль. Воспитывала Алёшу бабушка — человек хоть и добрый, но строгих советских взглядов. Она пыталась оградить внука от “дурного влияния” и вместе с тем отрезала его от сверстников, массовой культуры и почти всего окружающего мира. Поэтому Алёша рос замкнутым, застенчивым ребёнком, чьи представления об обществе, в том числе о мужчинах и женщинах, были подчерпнуты в классической русской литературе и разговорах с бабулей.
Этот набор персонажей можно было бы продолжать ещё очень долго, включая в него все новые и новые “социальные типы”. Кроме того, биографии даже этих трех можно было бы усложнить событиями, встречами, кризисными или иными констуитивными для личности ситуациями. В конце концов, их можно было бы снабдить телами, наделив Марка силой, а Семена, напротив хронической болезнью (у Леши то и так есть тело, хоть он им и недоволен). Но вряд ли в этом есть хоть какой-то смысл, ведь моя мысль предельно проста и очевидна — никакой единой “мужской социализации” не существует. Есть безграничное множество биографий, социальных и культурных сред, и всевозможных их сочетаний, которые снабжают индивида его уникальным опытом, навыками и представлениями, в том числе о мужественности и женственности. Любая попытка приписать этой множественности какие-нибудь универсальные обобщающие константы — это либо случайная, либо намеренная ошибка. Называются такие ошибки — “эссенциализм”, то есть представление, о том, что у социальных феноменов имеется какая-то внутренняя “сущность”, некий набор универсальных качеств и свойств, “истинная природа”.
Поскольку двадцатый век значительно потрепал традиционные “сущностные” установки, эссенциалисты находят для своих идей различные застенчивые эпитеты. Например, расисты и националисты перестают говорить о крови и духе народа, но вместо них разглагольствуют об “менталитете”, “национальной идентичности” или “цивилизационных различиях”. Суть их размышлений, которые предписывает многообразию не похожих друг на друга людей, какие-то единые “истинные” качества остается той же самой, но звучит как будто бы приличней.
Как ни парадоксально, но совершенно тем же заняты “радикальные феминистки”. Казалось бы, весь язык гендерной теории, к которой они апеллируют, да и вообще само понятие гендер, намерено введены в оборот, что бы раз и навсегда разъединить биологический пол и социальные различия (которые по дефолту многообразны и несводимы к константам), заострить внимание на условности и подвижности этих границ, на множественности эффектов и сочетаний, которые они могут производить в культуре и социальной жизни. Но нет, плохое гуманитарное образование и страсть к обобщениям находят чудесную уловку — “социализация”: да, биологические различия не важны, но просто кого-то воспитывали как мальчика, а кого-то как девочку. Будто современное многообразное, расщепленное, изменчивое общество — это единая конвейерная линия, на которой по стандартным чертежам штампуют всего лишь две модели людей, а потом в возрасте 18 лет их выплевывает в мир, где они пребывают в неизменном состоянии, вплоть до самой своей смерти.
Что бы уж окончательно расставить все точки над i, можно снабдить эту схему прямым примером. Согласно радфем представлениям о "мужской социализации", всех мужчин поощряют быть активными, например в высказывании собственной позиции, в то время, как женщин напротив пассивными, молчаливыми. Это представление исходит из допущения, что во всех культурах и средах ценится навык устной речи и следовательно он делегирован мужчинам. В реальности же, дело может обстоять обратным образом. Практика устной речи, напротив может маркироваться как "женская болтливость", в то время как сдержанность, то есть ограниченность, в выражение своих мыслей и чувств будет считаться "мужественным" поведением. Как следствие, женщины в этих средах будут обладать большими шансами для развития своих коммуникативных способностей.
Таким образом, представление о том, что все мужчины по дефолту обладают более развитыми навыками устной, в том числе публичной речи вследствие "мужской социализации" является несостоятельным, так же как все остальные эссенциалистские обобщения.
P. S.
Впрочем, множественность личных историй не означает отсутствие общего — многие из нас были свидетелями одних и тех же событий, слушали одну и ту же музыку или смотрели одни и те же мультфильмы. Многие из нас сталкивались с похожими ситуациями, становились жертвами одних и тех же обстоятельств или были вынуждены принять место, отведенное нам в одних и тех же институтах. И эта общность опыта и институционального положения, достаточное и естественное основание для солидарности и коллективных действий, в том числе, в рамках феминистской или иной гендерной повестки.
Какой обалденный ответ.