— Вопрос связанный с миноритариями. Есть несколько свидетельств с разных источников, что «Юкос» в конце 1990-х довольно агрессивно относился к миноритариям. Вы фактически покупали нефть за копейки у дочерних предприятий, потом прибыль аккумулировалась в других местах. Тем самым фактически отбиралось value у миноритарных акционеров. Были попытки при консолидации оценить «Юганскнефтегаз» по заниженной цене, чтобы минимизировать, сколько им выплачивать при выкупе. Предприятия «Юкоса» в рейтингах корпоративного управления стояли в самом низу, ниже «Газпрома», а потом все вдруг резко поменялось. Уже в 2003 г. «Юкос» стал самой прозрачной российской компанией. Что произошло, почему сначала «Юкос» полностью игнорировал всех миноритариев, а потом стал вдруг всех уважать?
На самом деле дискуссия у нас была с одним миноритарием, господином Дартом, который скупил пакеты дочерних предприятий в свое время, и хотел получить существенный пакет в большой компании. У нас были разные сражения, но базовый вопрос — в отношении трансфертной цены. Ничего мы нигде в других местах не складывали, и вот здесь была дискуссия. Дискуссия заключалась в том, кто имеет право на прибыль, каждое дочернее предприятие в отдельности, или «Юкос», как холдинг в целом. Я свою позицию аргументировал очень просто: Ребят, вы добываете нефть, кому вы можете ее продать? Только мне, я диктую цену.
— Вы вели себя как монополист, который из контрольных предприятий выжимает все ресурсы, поэтому «Томскнефть», «Самарнефтегаз» и другие оставались фактически без денег?
Да. Я использовал по отношению к ним то, что у меня есть, естественно, монопольное положение. Они на эту тему, естественно, возмущались, а я доказывал, что когда они покупают предприятие в том конце технологической цепочки, из которого нет выхода, то вы покупаете предприятие дешево, потому что все понимают, что из него нет выхода. А я покупаю предприятие на другом конце технологической цепочки, при этом я беру на себя все эти долги, потому что я понимаю, что контролируя всю цепочку, я буду являться главным центром прибыли. Вот такая была у нас дискуссия. Слабо эта дискуссия шла у нас с ними в девяносто шестом году, потому что они еще не начали. А когда эта дискуссия у нас началась в девяносто седьмом, и особенно она развернулась в девяносто восьмом году, то в судах мы показали, что, фактически, мы дотируем дочерние предприятия. А почему оказалось, что мы их дотируем? Потому что был девяносто восьмой год.
— А когда в девяносто девятом году был переход на одну акцию? Претензия была, что вы сделали такую оценку предприятий, чтобы специально миноритариям досталось меньше справедливой цены.
Там же не оценка, а формально каждое предприятие котировалось. Мы достаточно жестко с ними торговались. Мы их не размывали и не проводили силового обмена. Мы давили, но не делали вот этих последних шагов. В какой-то момент у них нервы не выдержали, и они пошли с нами на соглашение.
Если бы они экономически были более толковые, они бы с нами пошли судиться не в девяносто восьмом году, когда они считали, что мы ослабли. Да, мы действительно были ослаблены, но для суда мы, наоборот, были в сильном положении. Им надо было идти с нами в суд в девяносто девятом или двухтысячном году, тогда они бы имели большой шанс выиграть. А они пошли в девяносто восьмом — и проиграли. А в девяносто девятом им уже в начале года нервов не хватило, и они с нами подписали соглашение.
— Уже буквально через два-три года «Юкос» стала самой дорогой компанией в России, с капитализацией, если мне не изменяет память, 30 миллиардов долларов. И это невозможно было сделать без уважения к миноритариям и прочим людям, которые участвуют в компании. Почему вы так резко изменили свое отношение к правам миноритариев?
История была очень простая. Я ведь до девяносто восьмого года был самым обыкновенным предпринимателем советского периода и ориентировался на те представления по бизнесу, которые были в Советском Союзе. А ближе к концу девяносто восьмого мы пригласили иностранцев на топовые позиции. Я сказал, что хочу, чтобы они сделали компанию нормальной. Они спросили, буду ли я их слушать, я сказал, что буду, они сказали, что не верят. Они удивились, но я делал то, что они говорили. Они год где-то проработали, через год они дали сигнал своим коллегам, что ситуация нормализуется, и мы набрали сорок иностранцев. Такой коллектив дал резкий рост эффективности. Когда их было мало, они этой эффективности не давали. Мы с их помощью, собственно говоря, третий рывок сделали, начиная с двухтысячного года, в области технологий. У нас были очень квалифицированные люди, первого уровня квалификации.
— То есть фактически это было дурное влияние Запада, что нельзя нарушать права миноритариев, так получается?
Абсолютно верно. Я вам честно скажу: если бы не Сублен и Брюс, я бы всегда думал, что миноритариев надо (стучит кулаком по кулаку). Как говорится, пример, когда люди приходят, на тебя смотрят, говорят: Че делаешь? Ты говоришь: Все так делают. А они: Нет, все так не делают.