Начнет с того, что личность Распутина еще при жизни превратилась в "образ-треш", символизирующий абсолютизацию пороков в одном человеке. Образ Распутина демонстрировал смысловой разрыв между "величественной, освященной Империей" и царем-Помазанником Божьим, с одной стороны, и необразованным, морально и сексуально распущенным человеком, сектантом, неожиданно ставшим одним из институтов этой власти.
Сегодня мы уже знаем, что кампания против Распутина была пропагандисткой акцией, направленной против Николая Второго и Александры Федоровны, а также всей "придворной партии", лоялистки настроенных к ним.
Центром этой кампании были члены дома Романовых, часть силовиков и армейской разведки. Ее целью, конечно, был не Григорий Распутин, а императрица и ее окружение, стоящие на позиции охранительства.
Мифологизация образа Распутина была простым и доступным примером, объясняющим деградацию и низложение Николая Второго. Ведь детальный и основательный разбор порождал слишком много вопросов. Для русской эмиграции - как вообще политическая элита империи оказалась неспособной к мирной эволюции режима, как она смогла довести страну до социального конфликта, окончившегося гражданской войной с миллионами жертв. Для советского режима - почему большевики не были акторами революционного процесса против царизма, а лишь воспользовались ситуацией безвластия в октябре 1917 года?
В западных изданиях образ Распутина весьма популярен по той же самой причине. Изучение факторов, приведших к Февральской революции, слишком масштабно, требует хороших знаний специфики страны. А образ старца-распутника универсален и понятен многим. Тем более,если он еще упаковывается в некую конспирологичность, заговор темных сил.
Кроме того, образ Распутина точно попадает в западный тренд восприятия России как закрытой деспотии, где отдельная личность определяет ход истории, а рациональное поведение уступает место мистицизму и неадекватности.
Упрощенность восприятия истории зарубежных стран вообще становится содержанием многих западных популярных исторических исследований. Впрочем, это стало закономерностью и российской исторической литературы последнего десятилетия.