Это всегда было опасно. И в СССР, и после, и сейчас. Просто степень опасности разная. Когда Егор Яковлев напечатал материалы в поддержку Пражской Весны, он был сослан в журнал «Журналист», где потом написал первый закон о печати, и был сослан еще дальше. Было изгнание, была бедность, но угрозы жизни не было.
В постсоветский период, 90-е годы — постоянные смерти. Журналистов убивали на чеченских войнах, брали в плен для обмена. На них покушались: только в Тольятти за короткое время два сменивших друг друга главреда были убиты автовазовским криминалом, и таких смертей свыше трехсот.
Теперь существуют нюансы. Например, если ты не пишешь про неонацистов, Чечню и коррупцию, ты существуешь в безопасном поле. Неприятности могут возникнуть, если высказываешь антиправительственые мысли. А если пишешь про фашистов, тебя убивают на Пречистенке, как адвоката Стаса Маркелова и нашу журналистку Настю Бабурову. Убивают, когда человек приближается к каким-то серьезным тайнам, как это случилось с Политковской. Когда Щекочихин раскрыл гигантскую систему контрабанды, он был отравлен неизвестным веществом. Любое приближение к тайне больших денег чревато опасностью.
Если у тебя готовится материал расследования, ты обязан разослать запросы всем лицам, чьи интересы затронуты твоим материалом, а они обязаны ответить в течение недели, и эту неделю журналист проживает в режиме ЧС: сначала ему предлагают деньги, а потом начинают угрожать. Эта неделя является самым рискованным временем в жизни профессионального журналиста.
Ну и мудак значит этот губер.
Во-во, так часто и происходит.