Как истинно выглядит реальность, не обработанная человеческим разумом и органами чувств?

Как об этом говорил Ф. М. Достоевский (устами Свидригайлова из "Преступления и наказания"): «Я согласен, что привидения являются только больным; но, ведь это только доказывает, что привидения могут являться не иначе как только больным, а не то, что их – нет, самих по себе. <…> Привидения – это, так сказать, клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одною здешнею жизнью, для полноты и для порядка. Ну а чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок в организме, тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше, так что когда умрет совсем человек, то прямо и перейдет в другой мир».

                 Илл.   Михаила Гавричкова

Для современной философии в этой связи характерен интерес к ужасу (как к аффекту, так и к его артикуляции в искусстве – хоррору), который будто бы даёт доступ к миру, как он есть сам по себе, а не как он дан в структурах второй сигнальной системы. Глаза ужаса ("оцепеневший", «бесцельный" взгляд) как бы «мертвы» (не отбирают = не осмысливают), вещи лезут в глаза и слипаются друг с другом, ибо их нечем разделить без Я. (Подробнее: Лишаев С.А. Эстетика Другого. – СПб., 2008. – 380 с.).

Своеобразным примером такого срывания с мира его привычных покровов («покрывала майи»), освобождения вещей от их значений, пожалуй, служит озарение, испытанное главным героем романа Ж.-П. Сартра «Тошнота» (1938): «Мать взглянет на щеку своего ребенка и спросит: "Что это у тебя? Прыщик?" – и увидит, как щека вдруг припухла, треснула, приоткрылась и из трещины выглядывает третий глаз, смеющийся глаз. <...> А один из них почувствует, как что-то скребется у него во рту. Он подойдет к зеркалу, откроет рот – а это его язык стал огромной сороконожкой и сучит лапками, царапая ему небо. Он захочет ее выплюнуть, но это часть его самого, придется вырвать язык руками. И появится множество вещей, которым придется дать новые имена: каменный глаз, громадная трехрогая рука, ступня-костыль, челюсть-паук..."

Илл. Фёдора Ионина к "Тошноте"

Это можно понять, в частности, так, что в оцепенении ужаса теряют характер самоочевидности любые привычные объяснительные схемы, любые шаблоны восприятия, вследствие чего человек получает возможность вычленить в аморфном студне существования (говоря сартровским языком) самые неожиданные и макабрические формы (сущности).

               Илл.  Фёдора Ионина к "Тошноте"

Как успокаивает читателя Сартр: "Или ничего этого не случится, никаких явных изменений не произойдет, но люди проснутся однажды утром и, открыв ставни, удивятся какому-то жуткому смыслу, который внедрился в вещи и чего-то ждет. Только и всего, но стоит этому хоть немного продлиться, и люди сотнями начнут кончать с собой...