Сюжеты и актерская техника раннего японского кино в значительной степени связаны с традиционным театром Кабуки и эстрадным жанром кодан, возникшим из устных преданий, «исторических сказок». Рассказы о безупречных самураях, готовых в любой момент принести себя в жертву верности господину или отомстить врагам за смерть близких людей, — стандарт таких представлений, в первые годы существования кино прямо перенесенных на пленку.
Впрочем, уже в 1910-е критики и будущие режиссеры, объединенные вокруг двух старейших киножурналов Kinema rekōdo и Kinema Junpō, создают так называемое Движение чистого кино. Апологеты движения обвиняют современное производство в инертности и чрезмерной зависимости от классических искусств, выступают за отмену некоторых театральных правил (например, против амплуа оннагата — женских ролей, исполнявшихся актерами мужчинами), провоцируют поиски новых кинематографических средств выразительности. Одновременно изменения происходят и внутри самого японского театра — появляется форма сингэки (новая драма), импортирующая практики модернистских постановок из Европы и Америки, отдающая предпочтение пьесам Чехова, Ибсена, Теннесси Уильямса. Еще ранее, в конце XIX века, соперничество традиции Кабуки составила форма синпа — постановки мелодраматического и вольного характера.
Значительная часть японских фильмов ранних 20-х не сохранились до наших дней, во многом вследствие Великого землетрясения Канто 1923-го, разрушившего токийские киностудии. Одно из счастливых исключений — «Призраки на дороге» Минору Мураты, режиссера из круга Движения чистого кино. Созданная под явным влиянием работ Гриффита (так, ведущая актриса Ханабуса Юрико имитирует стиль Мэри Пикфорд), эта драма становится формалистическим прорывом для японского кино, например, впервые пробуя технику параллельного действия.
Двумя самыми прославленными сегодня фильмами из Японии 20-х годов стоит назвать историко-приключенческий фильм в жанре тямбара «Змей», ознаменовавший рождение новой суперзвезды, актера Цумасабуро Бандо, и исполненную гротескной образности драму «Страница безумия» Тэйноскэ Кинугасы. Последний фильм будто бы хочется определить как азиатскую вариацию экспрессионистского кино — в истории уборщика, работающего в приюте для душевно больных и постепенно сходящего с ума, легко отыскать рифмы с «Последним человеком» Мурнау, — но множественные экспозиции и лихорадочный монтаж Кинугасы доводит поэтику европейских режиссеров до новых пределов, в конце концов эти пределы переступая, предлагая новые оригинальные техники.
Умалишенная девушка, запертая в камере, сбивающая ноги в кровь в безостановочном танце, — вероятно, самый яркий и узнаваемый образ японского кино 20-х (правда, таковым он стал лишь после того, как режиссер в 1971-м обнаружил по случайности сохранившуюся пленку и фильм открыли заново, в том числе европейские зрители).