Сложно ли стать хорошим поэтом/писателем? Сложно ли им быть и оставаться?

Если очень кратко — никто не знает.

1.

Часть моей выборки, составленная по биографиям и жизни друзей-коллег — выглядит так, что авторам сложно даются определённые вещи.

К примеру, Элиот почти постоянно ныл в письмах, что у него всё стоит на месте, и он наверное никогда больше не сможет писать — и, в принципе, всегда продолжал. Биография Целана, напротив, не демонстрирует никаких сложностей с письмом — но на фоне пережитого Холокоста их может быть уже и не требовалось. И есть опыт кого-нибудь вроде Эшбери, кто никогда не мог определиться, насколько ему было сложно писать в юности, и насколько легче стало писать потом — в воспоминаниях он говорит то так, то иначе.

Этот паттерн в целом совпадает и с тем, что я вижу среди коллег, в поэтических сообществах России, США и Европы.

Я знаю людей, которые очень рано вышли на собственный стиль, могут писать in one sitting, и практически практически сразу на беловик — то есть именно так, как, по Маяковскому, это обычно не происходит. Таким авторам бывает сложно писать системно и регулярно. Кто-то пишет, но беспорядочно. Кто-то сошел с ума от собственной гениальности, и уехал в Тайланд сдавать водные мотоциклы. Кто-то просто в принципе тяжело живёт. 

И напротив, есть достаточно авторов, чей выход на собственный голос занял порядка десяти лет (то есть, сложился где-нибудь к тридцати). Это редко связано с тем, что в простонародье называется вдохновением, и чаще связано с настройками формы, просодии, спектра тем, с которыми автор готов работать. Вдохновение даёт написать один-два текста за раз; письмо в целом требует стратегии. Стратегия даётся не всем и не сразу. 

Но я начал с того, что это только часть моей выборки — потому что она покрывает только тех, кто именно научился писать, добрался до макросообщества, нашел доверие издателей и не самоубился в процессе.

Другая выборка состоит из людей, которые пробовали, и у них ничего не вышло.

2.

Незнакомые люди почти регулярно присылают мне какие-то свои подборки на посмотреть и что-то сказать. Чаще всего это очень плохо. Иногда там бывают хорошие вещи, с потенциалом и кучей неровностей, которых человек на ранних порах просто ещё не видит. Иногда я их обсуждаю, иногда нет. 

Так вот, большинство этих авторов потом просто исчезает бесследно. Единицы продолжают что-то писать. Остальные — падают в чёрную дыру, их тексты и имена не гуглятся, я не знаю, живы ли они, публикуют ли что-нибудь в закрытых микропабликах, или бросили писать в принципе.

Есть основания полагать, что таких людей количественно довольно много. Не знаю, сколько подобных писем приходит редакторам крупных журналов — но это, наверное, постоянный поток. То есть, вдобавок ко всем авторам открытого самиздата есть ещё неизмеримая масса людей, которые пробовали писать по крайней мере в какой-то момент, но о них по большому счёту никто ничего не знает. Тёмная материя поэтической социологии.

Эта неизмеримость несколько напрягает. Легко было бы сказать, что писать сложно, изданные авторы эту сложность преодолели, а все остальные — нет. Слабаки.

Но в реальности никто не знает, кому что и насколько сложно. Я знаю людей, которые эмигрировали в одиночку, в одиночку тянут семью, могут выступать перед большой аудиторией и т.д. — но им иногда бывает страшно пройти по улице, позвонить по телефону или заполнить какой-то дебильный бланк. 

Может быть, писателям на самом деле легко писать. Может быть, всем остальным сложнее. Никто не знает.

3.

Я могу достоверно судить только о том, как это происходит у меня лично — но я также не знаю, сложно ли мне писать.

Я пишу около тридцати стихов в год, то есть чуть больше одного текста за две недели. Иногда что-то пишется за один раз. Иногда текст лежит в черновиках так долго, что я забываю, закончил его, или нет. В файле с черновиками сейчас 1080 строк. Самым старым незаконченным текстам — по несколько лет, и я продолжаю иногда пробовать что-нибудь с ними сделать. Иногда я что-то действительно так дописываю — но не чаще, чем иногда. 

С одной стороны, когда-то мне было сложно писать о чём-либо, и этот период прошел. С другой — от того, что я знаю, что делаю, я не стал писать ни чаще, ни больше — преодолеть потолок ≈350 строк за год всё равно не выходит.

Очевидно, я не контролирую множества аспектов того, как это происходит, и это “сложность” — но мне также бывает сложно сдерживать гнев, или принять решение, или потратить лишнее время на задачу, от которой хочется как можно скорее отделаться. Сложнее ли это письма? Я не знаю. Изменить свой характер — пока что настолько же не в моих силах, как и писать больше, чем пишется.

Я знаю точно, что сейчас холодный вечер ранней весны. Скворцы и пересмешники уже вернулись с зимовки. Воздух речной, пресный. Я сижу возле пешеходного моста с острова, который мне вскоре нужно будет покинуть; с той стороны реки видно лампы электростанции, а прямо передо мной под водой крутятся приливные винты — и мне кажется, что нет ничего более простого и более естественного, чем писать об этом стихи.

Но в такой форме это было бы слишком просто.

Так что я этого не делаю.

Чик-чирик.