Что стоит посмотреть из шведского кино?

Выше рекомендовали фильмы Роя Андерссона, присоединюсь и я к этому совету.
Первый после Бергмана кинорежиссер Швеции Рой Андерссон тоже любит Чехова. Настолько, что однажды решился изменить кино с театром, к которому так тяготеют его намеренно павильонные съемки и актеры, маскирующиеся от жизни щедрым слоем белил. Его единственный театральный опыт – «Дядя Ваня», отозвавшийся в его сердце репликой «Вот уже и сентябрь», которую режиссер часто цитирует. С этой фразы начинается и новое кинополотно Андерссона, увенчавшее его «Трилогию живущего», превратив ее в тетралогию: «Песни со второго этажа», «Ты, живущий» и «Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии». Спустя пять лет голубь режиссера размышляет и «О бесконечности», уверенно продолжая полет и неся благую весть зрителям.
76 минут 76-летнего классика вбирают в себя не только его авторский киноалфавит с особыми палитрой и геометрией кадра, острыми углами и оптическими обманками, но и гамму отсылок к смежным искусствам: от литературы до живописи. Стихотворение Боба Дилана «Сильный дождь прольется» задало форму фильма, каждый эпизод которого предваряет фраза «Я видела…» Андерссон впервые прибегает к закадровому тексту, признаваясь, что на этот ход его вдохновил голос Эммануэль Рива в «Хиросима, любовь моя».
Ожившие картины фильма навевают образы то влюбленных Шагала, летящих «Над городом» (здесь – руинами Кельна), то репинского Ивана Грозного, обнимающего бездыханное тело сына, то «Конца» Кукрыниксов, в предлагаемых обстоятельствах которых Гитлер сознает свое поражение, то Беккетовского ожидания, то немецкой «Новой предметности»…
Главный герой этой картины, лишенной сюжета, но полной сюжетов (каждый из которых мог стать отправной точкой для отдельного фильма), является, по сути, чеховская «общая мировая душа». Вот и общие планы таковы во всех смыслах, ибо собраны здесь персонажи разных поколений, занятий и эпох, и для каждого найдется то, от чего щемит сердце.
Неподвижная камера пробуждает подвижность мысли, обнаруживая равновеликость разрозненных миниатюр. Есть в фильме и смерть, и смех, и боль, и абсурд, и любовь, и отчаяние, пронизанные сопричастностью и каким-то нездешним гуманизмом. «Я помню все, все, все, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь», – невидимая сказительница, начиная новый сюжет намеренно не доводит его до финала, как Шахерезада. В недосказанности, то есть отсрочке казни и проявляется по Андерссону бесконечность. А еще в первом законе термодинамики, утверждающем, что энергия пусть и изменчива, но неисчерпаема. Киноживопись Андерссона тому свидетельство.