К красоте каких предметов или явлений наиболее восприимчивы вы лично?

У меня лично, наверное, и понятие о красоте не самое распространённое, потому что оно спутано одновременно и с теоретической эстетикой (в континентальном ключе, включающем Витгенштейна), и с личной практикой в двух довольно различных сферах.

То есть, это чувствительность птицы-орнитолога к теме крыльев. Её возможная глубина неотделима от идиосинкразии. Но тем не менее.

• • • •

Двадцать лет чтения и письма верлибром сформировали ряд специфических предпочтений, по большей части формальных — одновременно расширяя представление о красивом в широком смысле. Это даёт парадоксальную ситуацию, что чем больше я читаю, тем больше вижу хорошего, но тем меньше нравится лично мне.

Предпочтения конечно в равной степени распространяются на лексику и предмет текста, но эти параметры, как мне кажется, в целом намного легче определить, и поэтому им отводится намного больше внимания. Текстов, который устраивают меня дискурсивно — намного больше, чем тех, что устраивают меня по звуку.

Поздний Хилл в качестве иллюстрации:

Ну и всё это также подразумевает чувствительность к уродливому, увы. Языки маркетинга, корпоративных коммуникаций, государственно-санкционированного террора и его гласных апологетов — обнажаются в достаточной мере, чтобы видеть, что стоит за ними на уровне слов.

Что за ними стоит в принципе — должно быть понятно и без просодии.

• • • •

Эта часть в равной степени касается конвенциональной пикториальной культуры и попыток из неё выйти. Её отношения с эстетикой не везде очевидны: во-первых, пейзажистика часто выдаёт культурное за естественное, а когда изображает культурное, зритель может проецировать естественное со своей стороны. Во-вторых, материальные процессы — эрозия, сукцессия растений, круговорот азота и т.д. — как правило не регистрируются как эстетические, и зря.

Наконец, есть и сугубо изобразительная сторона дела. Зрение и фотография привязаны к линейной перспективе; живопись, к счастью, не. Genius loci, в свою очередь, не изобразим ни в двух, ни в трёх измерениях — так что всё суммарно довольно сложно.

Так или иначе, чувствительность ко всему этому спутывается и с красотой тоже, и всем её стандартным комплектом чувствительности к тонам, теням и сине-зелёному спектру. 

Да, и как и в примере выше, это также позволяет видеть манипуляции. Иногда они несут какое-нибудь сомнительное наследие. Иногда они несуразные и смешные.

• • • •

Этот пункт в определённой степени вытекает из предыдущих. Я конечно не думаю о красоте в буквальном смысле всё время, но если сказать, что я думаю о ней ежедневно, это наверное не будет преувеличением. Я также в принципе ежедневно думаю об этике, онтологии, и потенциальных связях между первым, вторым и третьим.

В такой оптике красота просто перестаёт быть неким эксклюзивным свойством эксклюзивного списка вещей, обласканных той или иной эстетической парадигмой. Она оказывается возможно больше, чем повсеместна, и это в любом случае повсеместность другого рода.

Это позволяет если не видеть, то допускать красоту во многих посторонних вещах, и том, как они пребывают в мире — но главным образом это повышает чувствительность к самому понятию красоты, её собственной, самостоятельной онтологии, безотносительно чего-либо.