Какие известные картины были написаны за считанные минуты или очень короткий срок?

Ци Байши (齐白石 ) (1864-1957гг.), величайший китайский каллиграф и художник 20-го столетия, отличался высокой скоростью исполнение своих работ. Сама его техника, где изображение дополнялось иероглифами, подразумевала точность и быстроту (иероглифы нельзя выписывать долго, их пишут сразу набело и исправить неудачный штрих нельзя, тушь уже не убрать с бумаги). Часто его исполнение работ выглядело как арт-акция.

«Однажды, в период японской оккупации Китая, представителями пекинского марионеточного режима был устроен торжественный банкет по случаю празднования дня рождения, начальника местной полиции, главного предателя китайского народа. Придя на церемонию, Ци Байши огляделся и увидел огромное количество гостей, заполнивших зал, немного поразмыслив он разложил на столе лист бумаги и начал быстро рисовать. В мгновение ока на листе появился нарисованный тушью краб. Люди с радостью стали подходить и осыпать комплиментами работу мастера. Как вдруг Ци Байши легко взмахнув кистью, самым ее кончиком сделал на картине надпись из нескольких иероглифов, которая гласила:

«Бесчинства наступили времена,

Вот мое послание сёгуну,

Теперь, взмахнув рукавом, я удаляюсь.» (образно: ухожу, хлопнув дверью)

Зимой 1952 года основатель и руководитель московского театра кукол, Сергей Владимирович Образцов побывал в гостях у Ци Байши. ОН описал это так:

«На широком рабочем столе, покрытом черным сукном, белые фарфоровые чашки с такими же белыми фарфоровыми пестиками. В одних чашках красная или черная сметанообразная тушь, в других чистая вода. Много кистей, больших и маленьких.

Я подошел к столу, стал рассматривать. Ци Бай-ши, по-видимому, понял мое естественное любопытство и, поднявшись, сделал несколько шагов к столу. Ему дали большой лист бумаги. Трясущимися пальцами он ощупал и внимательно осмотрел его с двух сторон и, отложив в сторону, взял другой лист, такой же тонкий, но только поуже и подлиннее. Так же внимательно осмотрев его и определив, по каким-то непонятным мне признакам, нужную его сторону, он положил бумагу на сукно. Потом долго выбирал кисть. Обмакнув ее в воду и в черную тушь и, поставив вертикально в правый угол листа, провел по диагонали кривую линию, закончив ее небольшим нажимом, отчего она немного расплылась.

Вначале мне показалось, что получилась просто клякса. Это предположение увеличилось, когда стоявшая радом женщина приложила к ней промокательную бумагу. Излишек воды впитался и в бумагу и в сукно.

Но художника, по видимому, все это не взволновало. Наоборот: взгляд его обострился, пальцы его совсем не дрожали и, вглядевшись в расплывшийся конец проведенной им линии, он так же вертикально поставил на него кисть и, проведя чуть в сторону другую линию, оборвал ее таким образом, что опять получилось утолщение. Женщина промокнула и эту линию, и, когда отняла бумагу, я увидел живую ветку с двумя утолщениями сучков.

Ци Бай-ши работал неторопливо, меняя черную тушь на коричнево-красную, внимательно вибирая кисти и наполняя их то большим, то меньшим количеством воды. Но, несмотря на медленность его движений, ветка росла со сказочной быстротой, покрываясь красными листьями и колючими шариками семян, а внизу из абсолютно непонятных мне вначале серых и черных полос, сделанных большой кистью, возникли три живых краба с толстыми клешнями и прямо-таки шевелящимися лапками.

Рисунок готов. Художник переспросил мою фамилию. Его явно не устроило наличие в ней русского «р», потому что такого звука нет в китайской фонетике. В конце концов с помощью переводчика был найден способ, как обойти этот звук, и Ци Бай-ши красиво написал тоненькой кисточкой, той самой, которой он рисовал коготки крабьих лап, вертикально расположенную фразу – посвящение. Потом он взял им же вызрезанную печать и показал женщине то место, на котором эту печать нужно поставить.

На еще мокром, только что родившемся рисунке появились красные киноварные иероглифы, которые знает вся страна и перевод которых гласит: «Сын знаменитого столяра». В этом заключена и скромность и гордость художника. Он действительно сын столяра, да и сам в детстве был сначала пастухом, а потом столяром.

По китайскому обычаю, хозяин проводил меня до порога и стоял в распахнутых дверях своего маленького дома, кутаясь в теплый халат, пока его гость, кукольник из далекой Москвы, шел по двору, держа в руках драгоценный подарок.»