Смерть Сергея Есенина — это убийство или самоубийство?

Представьте себе, что у вас есть друг.

Он трижды разведённый. Все браки по два-три года. Из двух первых браков он сбежал вскоре после рождения детей. Детей трое. С детьми не общается, старается избегать, как-то в присутствии сына пошутил, что сын вообще "не его".

Он рано начал пить. Пить не умеет — хмелеет от первого же стакана, и сразу же начинает ругаться, хамить и скандалить. Скандалит всегда некрасиво. Часто лезет в драку — в гостях, в театре, не важно. Когда дело происходит дома — бьёт жену, которая его содержит.

Он живёт без постоянной квартиры, где и как получается. Пьёт сразу же с утра. Каждый день. Друзья стараются его избегать, поскольку он при встрече сразу же ищет предлог пойти напиться. Всё его окружение делится на тех, кого он уже заебал, и тех, кому его ещё жалко — в первую очередь потому, что все знают его как на самом деле глубоко неуверенного в себе и очень хорошо чувствующего человека. Отсюда и алкоголь, и выходки.

А главное — он всё понимает. Ему от себя противно. Он говорит о себе, что он как желтый скелет, и жизнь идёт мимо, но по-другому у него не получается. Как будто ему кто-то мешает всё время. Разве он виноват? Чем он виноват? Он может только убегать – в придуманную детскую утопию, где деревня, коровы и хорошо, но в какой-то момент она просто перестаёт работать. Потому что это враньё. Он же не там – там он тоже не может – он здесь, в кабаке, сидит без участия, без приязни, из какой-то необходимости. "Сыпь, гармоника, скука, скука..." И он напивается, как всегда, с первого стакана, и начинает кричать, бить тарелки, после чего возвращается в чужую квартиру, прячется ото всех и плачет.

Каждый день. Вы представляете, что такое каждый день?

В конце концов он устаёт. В один год пытается лечь под поезд, выброситься из окна, режет себя битой бутылкой и кухонным ножом. От белой горячки, провалов памяти и галлюцинаций попадает в психиатрическую лечебницу — его по связям и за большие деньги устраивает туда очередная жена, которую он не любит. Когда вы его навещаете, он рассказывает о том, кто там как и чем убился. Через месяц сбегает, не пройдя курса лечения.

Затем вдруг как будто возникает просвет, поскольку просвет всегда в какой-то момент возникает. Кажется, что ну вот же — и жить снова можно будет, наверное. Нужно только опять куда-то уехать. На этот раз совсем далеко, где его никто не знает.

И вот именно в этот просвет себя и убивают. Когда человек собирает все оставшиеся силы, всё, что может собрать, для какого-то рывка, для поиска выхода, и на короткий период голова начинает работать не как после десяти лет запоя, а по-настоящему и чисто, и именно в этом состоянии внезапного прояснения человек видит не часть, а всю глубину ямы, в которой сидит — и понимает, что ему больше нечего видеть, что от себя не уедешь, и что просвет закончится, а ты останешься в яме, полупомнить о чём-то ещё, и будет всё то же самое, каждый день, и ничего другого уже не будет.

Некоторые люди в такой момент выживают — когда они знают, что делать. Он просто не знал, что делать. Его хватило только на последний текст.

––

Пятьдесят лет спустя, когда большинства современников Есенина уже не было в живых, люди вдруг начали говорить, что убили его всё-таки чекисты. Или завистники. Или жиды.

Что тут сказать. Повезло им.