Во все времена и во всех странах убийство считалось особо тяжким преступлением, а христианская церковь традиционно относила и относит убийство к одному из семи смертных грехов. Поэтому говорить о безнаказанности убийства вообще нельзя – во все времена и во всех странах за это следовало наказание, соответствующее тяжести преступления. Так что помещики, убивавшие своих крепостных крестьян – осознанно или по неосторожности – прекрасно знали, что совершают преступление, и поэтому всеми силами старались замести следы. В этом им помогала атмосфера крепостной усадьбы, где холопы целиком зависели от своего хозяина и потому на следствии и суде – а следствие по факту убийства возбуждалось практически всегда, и в архивах сохранилось множество дел такого характера – обычно говорили то, что требовал от них хозяин. А говорилось в таких случаях то же самое, что говорят в аналогичных случаях и сейчас: «сам удавился», «сам ударил себя ножом семь-восемь раз», «несколько раз упал на вилы», «утопился в реке», и т. п. У помещика имелся достаточный инструментарий для того, чтобы заставить своих крепостных давать именно такие показания. Если следствие не находило оснований для привлечения помещика к ответственности, то дело закрывалось за недоказанностью, с формулировкой «оное дело предать воле божьей пока впредь само объявится». Но бывало и по-другому: крепостные могли единодушно восстать против хозяина, и не просто дать показания против него, но и самостоятельно возбудить дело о жестоком обращении, убийстве и т. п., подав челобитные в соответствующие государственные органы. И хотя суд, состоящий, как правило, из таких же дворян и помещиков, как правило, всячески старался смягчить вину обвиняемого, от ответственности в той или иной форме убийца не уходил. И если в XVIII в. случаи убийств (большей частью неумышленных, в виде засечения до смерти) помещиками своих крепостных были достаточно часты, то уже к началу XIX в. число их заметно сократилось, а к середине XIX в. свелось почти к нулю. Отчасти это было связано с эффективной деятельностью судебных органов, отчасти – с общим оздоровлением нравственной атмосферы в обществе. Ну, и нельзя забывать еще и о том, что над помещиками, жестоко относившимся к своим крестьянам, мог вершиться и другой суд, за границей именуемый «судом Линча»: известно немало фактов, когда того или иного помещика находили с проломленной головой, или он «случайно» падал на вилы, «сам» топился в реке, «сам» вешался, и. т. п. – ведь никто не мешал крестьянам применять против своих хозяев те же самые методы. И суд во многих таких случаях оказывался вынужден отступать перед круговой крестьянской порукой и закрывать дело за недоказанностью, предав его «воле божьей пока впредь само объявится».