К ДАТЕ
(30 лет назад, 26 декабря 1991 года, прекратил свое существование СССР - государство, в котором мы родились)
VII - ЦВЕТНЫЕ ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ - ПРОЩАЙ, СССР! (ОКОНЧАНИЕ)
Второй день пути. Долина уходила за горизонт, а река становилась всё уже, всё шумнее, всё беспокойней. Большинство из нас, в том числе я, в горах были впервые. Выехать, чтобы посмотреть, как живут-могут за границей, не представлялось возможным. То, что родились мы в самом большом по площади государстве мира, тоже ничего в этом плане не компенсировало. Путешествовать по нему могли позволить себе единицы. Нам повезло. Учёба на географическом факультете - путешествия предусматривала.
Фотографии хребтов и горных вершин Тянь-Шаня, Памира, Кавказа на страницах учебника географии мы, конечно, видели. А вот телевидения в Ижме не было, поэтому «Клуб путешественников» с легендарным Сенкевичем, в отличие от остальных сокурсников из других городов и районов Коми, я пропустил.
Десятый день пути. Лагерь разбиваем всё выше и выше в горах. Высотную поясность, что изучали на курсе физической географии, теперь нам предстояло ощутить на собственной шкуре. В Киргизии климат и сам-то по себе – резко континентальный, а в горах эта «континентальность» выливается в такие перепады температур, что нам, хоть и северянам, но людям равнинным, предстояло серьёзное испытание. Уютно устроившись в спальных мешках при комфортных (куда уж комфортней) двадцати пяти градусах тепла, мы просыпались, дрожа от холода, в пять утра. Все ждали, когда же костровые выберутся, наконец наружу, и разведут спасительный костёр. Услышав треск, студенты четвёртого курса «естгеофака» КГПИ, один за другим, на полусогнутых ногах, брели к огню. Отогревшись теплом от костра и горячим чаем, веселели, млели, а кое-кто уже снова дремал, досматривая утренние сны. Однако, к восьми утра солнце снова нагревало камни так, что приходилось делать привал уже из-за невыносимой жары.
Лямки обычного брезентового рюкзака, вряд ли пригодного для дальних туристических походов, натирали плечи до крови, несмотря на то, что под них были подложены шерстяные носки, а сами лямки обмотаны эластичными бинтами. На ночь «натёртости» обрабатывал йодом, к утру, они подсыхали, но уже через тридцать минут пути снова кровоточили…
Когда почувствовал, что простываю, стал через каждые десять – пятнадцать минут съедать пучок дикого лука, который, как трава, рос прямо под ногами. В тот же день простуда отступила, хотя проявляла себя всеми традиционными атрибутами – «першением» в горле, слабостью и насморком.
На привалах после проведения всех измерений – скорости ветра, температуры воздуха, влажности и прочего - устроившись под деревом, читал захваченные с собой книги. Да, конечно, бывалые предупреждали, что каждый лишний грамм скажется в пути, но прочитав первую страницу романа «Жизнь и судьба» Гроссмана, оставить книгу в общаге просто не смог. Да и какие граммы! Так как подавляющую часть экспедиции составляли наши обожаемые сокурсницы, то все лёгкие вещи, а именно – спальные мешки, одежда, сменная обувь, были рассредоточены по их рюкзакам, а банки со сгущёнкой и тушенкой, соответственно, в рюкзаках части мужской, что справедливо, иначе дальше, чем метров на двести от общежития мы бы не ушли. И Гроссман, в данном случае, как сказал бы наш руководитель практики, «рояля уже не играл».
Комплексную практику в горах Киргизии возглавлял Шумилов Николай Александрович.
Шумилов Николай Александрович. Наш незабываемый, неподражаемый, обожаемый Николай Александрович. Именно благодаря Шумилову, я не бросил институт, когда дело дошло до того, что принёс заявление с просьбой отчислить по обстоятельствам, увы, с успеваемостью не связанными.
Его лекции старались не пропускать, хотя Шумилов никогда не «точковал» отсутствующих. Старались не пропускать, потому что это было не просто получение необходимых знаний, это было увлекательное общение с педагогом, незаурядной личностью, глыбой!
Я писал дипломную работу под руководством Николая Александровича. В одно из воскресений он пригласил меня в гости, дабы обсудить концепцию, «скелет» дипломной. Однако его супруга, приготовившая по случаю обед и десерт к чаю в виде оладий, и слышать не хотела ни о каких обсуждениях, пока я не пообедаю. Признаюсь, я особо и не сопротивлялся, ни по отношению борща, ни, особенно, свежего цейлонского чая, с замечательными, пухлыми оладушками.
К концу четвёртой недели лагерь был разбит на высоте 3200 метров от уровня моря. Выше метров на триста-четыреста начинался ледник, куда мы и направились. Я уже видел Бартоша, Изьюрова и Бектяшева, лихо скатывавшихся со «снежной горки», когда решил присесть передохнуть на камень. Проснулся от того, что за плечо энергично тряс Саня Митрошин. Оказывается, из-за низкого давления на этой высоте и кислородного голодания, я незаметно для себя уснул.
Путь вниз занял гораздо меньше времени, что естественно, и проходил веселее. Теперь, на привалах, я уже читал «Окаянные дни» Бунина.
Время для чтения находилось всегда. Именно художественной литературы, потому как специальную, читать приходилось в любом случае. Появились произведения, которые до этого не издавались или, по крайней мере, не были доступны. Откуда они взялись в общаге, для меня до сих пор остаётся загадкой, но это и не важно. Важно то, что на них была очередь, и отводилось определённое время для прочтения. Что за произведения? Назову по памяти некоторые из них: Гроссман «Жизнь и судьба», Рыбаков «Дети Арбата», Солженицын «В круге первом», «Архипелаг ГУЛАГ», «Последний день Ивана Денисовича», Шаламов «Колымские рассказы», Войнович «Жизнь и приключения солдата Чонкина», «Окаянные дни» Бунина, «Скотный двор» Оруэлла, «Роман без вранья» Мариенгофа…
Помятые, затёртые «самиздатовские» листы со стихами Гумилёва, Мальденштама, Бродского…
Это покажется странным, но изначально заинтересовала не их художественная ценность, а альтернативный взгляд на события, происходившие в стране, в которой мы родились и выросли. Но это был не просто взгляд, это и была их «жизнь и судьба», и уже потом, при прочтении, нас увлекало слово - слово великих.
Комплексная практика по физической географии подходила к концу. Мы спустились в долину. На горизонте появились первые здания столицы Киргизии – Фрунзе (сейчас Бишкек). Общежитие Фрунзенского пединститута после месяца жизни в горах – верх комфорта. Через дорогу от общаги - кинотеатр. На огромной афише самобытный киргизский художник изобразил человека, бегущего с каким-то пакетом. Фильм Шахназарова «Курьер» был нашим любимым. Заявляю это со всей ответственностью от лица всех сокурсников-киноманов. Пригласив на сеанс студентку-таджичку пятого курса Фрунзенского пединститута, подрабатывавшую вахтёршей в летний период, я отправился за билетами. Восточная красавица, к моему великому удивлению, согласилась сразу, более того, обещала после сеанса показать город.
В восьмидесятые в СССР вышли в прокат культовые фильмы, фильмы в новом, но близком по духу современному зрителю, формате. Были среди них и настоящие шедевры.
Так, на премьерный показ фильма «Покаяние» в Сыктывкаре не было очереди в кассу, а зал был заполнен менее чем наполовину. Среди зрителей мы обнаружили большинство наших преподавателей. Основной же контингент составляли студенты СГУ и пединститута. После финальной сцены, было ощущение нехватки воздуха, опустошения, бессилия… Прошло уже минут десять, а мы всё ещё шли не разговаривая по вечернему Сыктывкару. Наконец я остановился и прервал молчание: «Мужики, вы идите, я поброжу один». Щетинин со Стариковым кивнули и пошли в сторону Мичуринского парка.
Фильмы, которые нас потрясли, и я не преувеличиваю, выходили тогда в прокат чуть ли не каждые четыре – пять месяцев. И даже среди этих «потрясных» культовых «Иди и смотри», стоял в отдельном ряду. Снятая по сценарию Алеся Адамовича Элемом Климовым кинокартина по заявленному жанру являлась военной драмой. Но это было то, что сейчас называют «авторским кино». Без патетики, без батальных сцен, длинных монологов и отступлений, фильм «не отпускал» после просмотра, он переделывал, переворачивал, перемалывал зрителя, оголял восприятие.
«Холодное лето пятьдесят третьего», «Завтра была война», «Зеркало для героя» и снова, каждый раз, открытие, откровение.
Когда в прокат вышел фильм Василия Пичула «Маленькая Вера», ставший своеобразным кинематографическим символом перестройки, на ступеньках «Пармы», как перед знаковой премьерой в Большом театре, стояли люди и спрашивали с надеждой в глазах лишний билетик.
Не скажу, что фильм Соловьёва «Асса», меня сильно впечатлил, но музыка, исполнители, песни, стоили того, чтобы отстоять очередь в кассу.
«Кин-дза-дза!» Данелии не имел такого успеха у зрителей, как вышеназванные фильмы, но мы с Олегом Щетининым, приятелем, учившимся на курс старше, ходили на просмотр раза три не меньше. Все-таки это Данелия, всё-таки это то, что, как сказал про его фильмы Никита Михалков, «на подушечках пальцев». В чём-то гротеск, но гротеск наш, родной, воспринимаемый и узнаваемый и в мелочах, и во всей своей «многослойности».
Нам впервые удалось посмотреть фильм-символ «оттепели», вышедший в прокат в 1965 и после пролежавший на полке двадцать лет. Совпадение тем более странное, что он не только назывался «Мне двадцать лет», но и нам троим – Коле Бартошу, мне и физматовцу Саше Старикову во время первого просмотра было по двадцать. В шестидесятые фильм вышел в прокат под названием «Застава Ильича». Я ежегодно пересматриваю шедевр Марлена Хуциева и каждый раз испытываю те же чувства, что при просмотре впервые. Узнавание времени, собственных переживаний, атмосфера. В этом великом кино всё это нашло своё место, нашло ненавязчиво, незаметно, легко.
После фильма мы с Залмат (так звали местную студентку), гуляли по центру города. Меня поразило её знание русского языка, поразило и великолепное, правильное произношение. Объём прочитанных ею, будущим историком, классических произведений, сделал бы честь любому филологу или лингвисту. Но самое главное - это живой ум, тонкое чувство юмора. Безветренный тёплый вечер был наполнен фитонцидами хвойных и кипарисов, ароматом трав, цветов и с улицы уходить не хотелось. В кафе неподалёку я заказал кумыс, который просто должен был попробовать, иначе что за путешествие в Среднюю Азию? Признаюсь, пришлось приложить определённое усилие. Это была алкогольная версия традиционного напитка и меня изрядно развезло. Чтобы отсидеться и прийти в себя, Залмат предложила сходить в неформальный молодёжный клуб, членом которого являлась уже два года.
В накуренной квартире парнишка-кореец исполнял что-то из Цоя, причём, на мой взгляд, один к одному. На кухне двое молодых ребят и девушка обсуждали фильм «Кин-дза-дза!». Один из них, в толстых роговых очках, отрыл окно и заорал: «Вот она, «Кин-дза-дза», иди, присядь перед любой чёрной «Волгой» и скажи «Ку», не ошибешься»! «И что теперь?»,- отвечала девушка. - «Ничего не поменять? Всё бессмысленно? А я всё равно буду, и результат мне не важен, я в процессе хочу участвовать, я сама хочу меняться! Понял?! Сама!». Кумыс довольно быстро выветрился, и вот я уже пью кофе в прихожей с каким-то бородатым доцентом, и мы соглашаемся после небольшой полемики, что всё вероятно не просто изменится, а рухнет, причём с таким грохотом, что мало никому не покажется. Но это, тут он рассуждал в унисон с девушкой, что «митинговала» на кухне, не значит, что надо отказаться от протестов. Потому что хочется дышать и нельзя упускать шанс, потому что у нас растут дети, и как бы там ни было, может хоть они смогут выбирать, какие книги читать, какую музыку слушать, какие фильмы смотреть, и их не будут преследовать и осуждать за «иное» мировоззрение, инакомыслие.
На «Ил-86», этом гиганте советского авиастроения, я летел впервые. Комфортабельное место у окна было тем более комфортабельным, что соседом оказался известный московский журналист, с коим мы и беседовали всю дорогу. Журналист к тому же оказался убеждённым веганом и, с положенной на обед курицей с гарниром предложил «разобраться» мне, с чем я, с присущей студенту ответственностью по отношению к приёму пищи, отлично справился.
Подходил к концу июль восемьдесят девятого года. Впереди нас ожидали последние студенческие каникулы, акции протеста, несанкционированные собрания и конец эпохи строительства социализма.
Игорь Колесов
(на снимке - готовность №1; лето 1989 года, Фрунзе (Бишкек), комплексная практика по региональной физ-географии; раннее утро; четверокурсники естгеофака КГПИ у общаги Фрунзенского Государственного пединститута, перед дальним походом в горы; слева от группы - наш декан - Карпов Виктор Алексеевич - преподаватель химии и, завкафедрой географии - преподаватель физ-географии СССР - Шумилов Николай Александрович; рядом со мной сокурсники - Коля Бартош, Наташа Николашенкова (слева - на курс старше) Ира Копп, Олег Изъюров (с гитарой); на заднем плане - Наташа Толстикова, Ира Козлова, Лариса Малова)